«Так для меня закончилась эта война»
Гвардии старший сержант Нонна Федоровна Баклушина ушла на фронт, когда ей было 12 лет: ее вызвала к себе мать, служившая в авиационном корпусе машинисткой. Нонна Федоровна, прибыв на передовую, стала работать телеграфисткой. Вместе со своей частью Нонна Федоровна прошла всю войну, в том числе окружение под Великими Луками, и была награждена медалью «За боевые заслуги».
В преддверии 9 Мая «Известия» публикуют серию ее воспоминаний о фронтовых годах.
«Девочки-телеграфистки были уверены, что там убьют»
В Венгрии я рвалась идти дальше, в Прагу. Я хотела остаться со своими. Наш фронт перекидывали на участие в Пражской операции, и я во что бы то ни стало хотела идти дальше. Но генералы встали насмерть и взять меня отказались. Я уже была к тому времени гвардии старшим сержантом, но они понимали, наверное, что я еще ребенок, и не хотели рисковать и брать ответственность.
Девочки-телеграфистки были уверены, что там убьют. Да и все, кто шел, были в этом уверены. Они понимали, что их там ждет, знали, что там намечена стратегическая операция.
Но никто не боялся, просто говорили, что не вернутся. Без страха. А я всё, помню, спрашивала: «Почему вас должны убить, а я должна остаться?» Но они молчали и ничего мне на это не говорили.
Всё решил генерал БАО, который сказал, что брать меня нельзя. Он очень трепетно ко мне относился. И я улетела в Словакию, в Трнаву.
В Праге, а потом в боях за Берлин погибло страшное количество людей.
«Такова была война»
Словаки в отличие от венгров отнеслись к нам идеально. Были очень интеллигентны и тактичны. В Трнаве нас поселили в доме учителя. У него была жена и дочь Камилла, которая единственная со мной не здоровалась. Очень красивая девочка. Но она не хотела меня видеть. Я была врагом. А я всё равно всегда говорила ей: «Здравствуй!»
Жена этого учителя однажды зашла ко мне в комнатку и сказала, что мебель, которая в ней стоит, совершенно новая. Они только что ее купили. А она от кого-то слышала, что русские приходят в дома и всё разрушают, громят. Я ответила ей, что ничего об этом не знаю (это была правда), что я ничего не трону и вся мебель останется такой, как была.
Наверное, какие-то случаи все-таки были, раз так нас боялись и в Венгрии, и в Словакии. Но такова была война.
«Он сказал, что это всё равно, кто какой веры»
Однажды я вышла на улицу и увидела, что учитель стоит у дома в окружении подростков. Он подозвал меня и пригласил пойти с ними в храм — в этот день у них был большой праздник. Каким-то образом он понял, что я верующая. Он, конечно, не знал, что мне нельзя никуда с ними ходить, что если об этом узнают в командовании, то я под трибунал попаду как изменница. Конечно, он обо всем этом не думал, а просто пригласил пойти с ними.
Я поблагодарила его и очень вежливо объяснила, что у меня другая вера и поэтому я не могу пойти с ними. А он сказал, что это всё равно, кто какой веры. И меня это, я помню, поразило, конечно. Это такое понимание глубокое веры, что я была совершенно этими его словами сражена. Я еще раз вежливо отказалась, и они ушли.
«Не грусти. Нельзя туда было тебе идти. Нельзя. Ты еще вспомнишь меня добрым словом»
В Трнаве я жила около месяца. Мама тоже была там, но я ее не видела: она всё время работала. В это время шла перебазировка нашего корпуса на 1-й Украинский фронт, в Прагу, и она оставалась ночевать в штабе. Ей ставили раскладушку, приносили чай, она немного спала и снова работала. Она печатала круглые сутки. И я была фактически одна.
Однажды, гуляя, я встретила того самого генерала БАО (Лысов его фамилия), решающее слово которого не позволило мне уйти со всеми в Прагу. Тогда мы уже почти не работали, и я много гуляла. Генерал подошел ко мне и спросил, скучаю ли я. Мне было очень горько, я ответила, что да, скучаю. Очень с ним была недружелюбна. И тогда он сказал: «Не грусти. Нельзя туда было тебе идти. Нельзя. Ты еще вспомнишь меня добрым словом». Я тогда ему ответила, что не буду ничего вспоминать. А он улыбнулся и пошел дальше.
И вот я действительно сижу и вспоминаю его. Спустя почти 70 лет. У меня двое взрослых детей, четверо внуков. И я вспоминаю генерала, который не пустил меня дальше на фронт — погибать.
«Ходила я в одном и том же до 16 лет. Я наизусть помнила два своих платья»
Когда в конце войны уже в Словакии стали доплачивать за звания, я получала кроны. Я к тому моменту была уже старшим сержантом, и мне платили настолько хорошо, что я смогла сшить на эти деньги два платья. Мама мне немного добавила, и вот мне пошили два прекрасных платья. А надо сказать, что в то время все девочки и женщины очень хотели красиво одеваться. Местные девушки обожали капрон, и даже когда им доставались рваные чулочки, они их надевали и носили с огромным удовольствием.
И вот после войны ничего у меня, кроме этих двух платьев, не было. Платья эти и пара сапог. А больше и ничего. Когда я вернулась в Москву и поступила в музыкальное училище, меня попросили сменить обувь на туфли, не ходить по училищу в сапогах. Об этом попросила учительница по музыкальной литературе.
А я сказала, что у меня, кроме сапог, ничего нет. Тогда она попросила купить хотя бы простенькие туфельки. А я ответила, что у нас с папой совсем нет денег, а у нас и правда никогда не было денег, и ходила я в одном и том же до 16 лет. Я наизусть помнила два своих платья.
«Чтобы принять участие в конкурсе, нужно было сдать работу не только на телетайпе, но и на морзянке»
В Словакии мы сдавали конкурс между телеграфистками 5-й Воздушной армии, чтобы получить звание. Был у нас такой телеграфист Зябкин. Лет 50 ему было. Он работал на морзянке так, что рук было не видно. За одну секунду, наверное, несколько страниц выбивал. Такая была скорость. И вот, чтобы принять участие в конкурсе, нужно было сдать работу не только на телетайпе, но и на этой морзянке. А я из азбуки Морзе могла только имя свое выстучать, больше ничего не могла. Совсем я с морзянкой не работала.
Телеграфист Зябкин вызвался мне помочь. За какие-то часы научил меня хоть как-то стучать, чтобы я смогла набрать положенный минимум. А уж за телетайп-то все были спокойны: тут я была на высоте. Когда уже был конкурс, Зябкин каким-то образом мне помог. Он мне подстучал фактически, и благодаря ему я одолела эту морзянку.
Когда мы собрались ехать на аэродром, чтобы улетать в Одессу, вышел учитель, у которого я жила. В руках он держал поднос, на котором стояли стопки со сливянкой. Он пожелал нам счастливой дороги, мы выпили и попрощались. Очень теплое было прощание.
«Так для меня закончилась эта война»
Из Словакии я улетела в Одессу. Там была ставка нашего корпуса после войны, там было его место постоянной дислокации. А из Одессы уже с мамой улетели в Москву. Это было в конце августа 1945 года. И с нами летели военные из нашей части. Я вернулась на Якиманку, папу к тому моменту демобилизовали. И там было большое застолье. Так для меня закончилась эта война.
