В Астрахани оправдали Бориса Годунова
Астраханскую театральную стройку — бескомпромиссно большую и эклектичную — недаром сравнивали с ударными проектами советского Госплана. В городе, где столько руин, как будто вчера была война, этот новодел не только поражает глаз, но и поднимает дух: просто не верится, что гордая громада стоит не ради нефти, Олимпиады или религии, а ради классической музыки.
Оперная труппа, еще формирующаяся, живет в том же задорном советском аврале: пытается с нуля взять и освоить самый сложный, самый затратный театральный жанр в непривычном к нему городе.
Зал пока полупустой, даже на премьере. Бабушки в голос обсуждают роль Марины Мнишек в русской истории и ругают друг друга после звонких трелей мобильников. Но потом застывают и дивятся, глядя на Годунова в длинной тоге.
Театральное руководство, в основном состоящее из петербургских варягов, решило не пристраиваться к традиционным вкусам, а начать сразу с оригинального режиссерского спектакля.
Астраханская версия «Бориса», созданная Константином Балакиным, зиждется на трех «аксиомах»: 1) дело было в Древнем Риме; 2) Борис невиновен; 3) главной целью его жизни было построить храм «Святая Святых». Все три идеи, каждая из которых могла бы стать концепцией какого-нибудь спектакля, сосуществуют без какого-либо соотнесения друг с другом — просто плавают рядом.
Состарить сюжет на пару тысяч лет — привлекательная находка, ведь обычно оперные часы норовят подкрутить вперед, поближе к нашим дням. Режиссер решил, что всякая высокая трагедия стремится стать трагедией античной, и обнажил некоторые параллели между судьбами царя Бориса и его коллеги Эдипа.
Но как только мы уверовали в идею № 1, начинаются трудности с идеей № 2: ведь Эдип — преступный царь, и в неотвратимом наказании героя, которому мы (как и жители Фив) сочувствуем, — весь пафос софокловой трагедии. А Борис Годунов, по страстному убеждению постановщиков, к убийству царевича Димитрия непричастен. Маховик драмы здесь — лишь глупая молва, которая сводит монарха с ума и приближает его гибель.
Увы, сочувствие невинному царю, мучимому бредовыми видениями, — не тот градус эмоций, на который рассчитывал Мусоргский. Не для того он исследовал преступную совесть, соревнуясь с Достоевским в психоанализе. Мусоргскому важно сопротивление сюжета: заставить нас полюбить убийцу — вот достойная задача (которая влекла и Шостаковича в «Леди Макбет» полвека спустя). Выбейте этот кирпич из основания трагедии, и любить оперного царя окажется в общем-то не за что.
Потому в астраханской «оправдательной» версии здание психологической драмы Мусоргского оказывается наполовину снесено — так же как в финале постановки разъяренный народ сносит полсобора, тот самый храм «Святая Святых», о котором грезил царь Борис.
Этот проект Годунова, который, будь он реализован, вероятно, изуродовал бы Московский Кремль (Успенский собор уже готовили к демонтажу), предсказуемо стал в спектакле символом веры, духовности, спасения и т.д. Он существовал отдельно от оперного текста, зато дал основу для сценического решения оперы — на увлеченной работе художника Елены Вершининой многое держалось в этом спектакле, и величественные картинки сполна утолили жажду публики по костюмному театру.
К сожалению, заодно с античными тогами на сцену проникла статичность — верный спутник греческой трагедии и причина ее частых кассовых неудач. Притом жестикуляция и движения (за исключением очаровательного полонеза) были не греческими и не русскими XIV-XVII веков, а сусально-оперными, из Большого театра 1950–1980-х. Эту закваску, впитываемую русскими певцами на генном уровне, не под силу вытравить ни Софоклу, ни Константину Балакину.
Тем не менее, в астраханском «Борисе» были как минимум две работы, достойные перворазрядных оперных домов — страстная, породистая, тонкорукая Марина Мнишек (Марина Васильева) и удивительно вжившийся в хрестоматийную роль Юродивого Иван Михайлов.
Достойно показал себя и ведомый Валерием Ворониным оркестр, наполовину состоящий из приезжих совместителей. Музыкантам еще предстоит приспособиться к непростой акустике, где певцы звучат, пока стоят на авансцене, но безнадежно пропадают, стоит им сделать три шага назад.
Но все здесь только начинается, и в каждом недочете просвечивает путь к его исправлению. У всех оперных миссионеров, которые здесь служат, есть этот большой, труднодостижимый и завидный шанс — взять и превратить Астрахань в оперный город.
