Лукаблудие

Что считать символом Белоруссии? Аиста? БелАЗ? Краюху черного хлеба?

Я вот вам про другое расскажу.

Утро. Лето. Воскресенье. Иду по немноголюдному Минску. А навстречу по проезжей части - неуклюжее самобеглое устройство. Представьте: заслуженный советский бортовой грузовик "ЗИЛ" с характерным полукруглым выступом радиаторной решетки. Щербатый деревянный кузов, скрепленный по углам визжащими, словно уключины, заложками. По ним надо бить крепкой рабочей ладонью, чтобы они легли на место, выемка к крюку. В кузове некая емкость.

На жесткой сцепке ветеран, тяжело дыша и надрывно кашляя, тащит тележку-двуколку. На ней установлен новехонький щеголеватый пылесос. Довольно урча, он втягивает все, что попадается его раструбу на дороге: окурки, бумажки, листья - коих, кстати, немного. Минск вообще очень чистый.

И далее европылесос отправляет находки по специальной кишке в ту самую емкость-накопитель, которая установлена в кузове грузовика, сделанного в СССР. На стекле "ЗИЛа" - портрет Сталина, на желтом боку прицепа - броская торговая марка знаменитой мощнососущей техники.

Диковинный симбиоз страны, которой больше нет, с европылесосом - вот что такое для меня теперь Белоруссия.

Разумеется, водитель подобного агрегата должен быть руководителем неординарных достоинств, разбираться и в карбюраторах ушедшей эпохи, и в заграничных новинках. В советских фильмах из жизни автобаз таких играли самые народные артисты. Это чуткая и нервная натура, помесь Крючкова с Гариным, предъявляющая при повороте на Восток майку, промасленную кепку, нищету и язвы, жалобы на дорогую горючку, недопоставку запчастей и дуру-диспетчершу. А едва за ворота - "Шипр", галстук, исполнение песни "Ты не верь, подруга моя, что шоферы - ненадежные друзья", храброе, пусть безответное и безосновательное, причисление себя к Европе.

Но всякие советские киноаналогии меркнут, когда такой персонаж в ответ на просьбу отдать занятое до получки произносит: "А ты знаешь, какой сегодня день? Сегодня Германия на нас напала в сорок первом!" Как говорится, снимаю шляпу. Что Крючков? Это и Андреев с Сергеевым бы не сыграли. Так даже Смоктуновский бы не смог.

Поскольку тут уже не игра, а прямо-таки полная гибель всерьез, уверенное и органичное пребывание разом в нескольких ипостасях. Как это? А вот так: русский с белорусом братья? Братья, вообще один народ! А с братом околичности не нужны! Брат - он как? Он должен помогать, если плохи дела. И ничего не требовать взамен, поскольку родня. И ни на что не обижаться - особенно если брат старший. И не поганить меркантильными расчетами высокого и скрепляющего. Плюс неукоснительная демагогия и употребление слова "гадкий" по отношению к Станиславским, которые всему этому компоту не верят.

В письме, которое водитель-руководитель на прошлой неделе разослал нашим вип-персонам, он жалуется: потому у нас о газовой, молочной, конфетной, нефтяной и прочих войнах с Белоруссией предвзятое представление, что российские журналисты его интерпретируют, "режут".

Расскажу и я об эпизоде, который был вырезан из официальной стенограммы беседы Александра Григорьевича с российскими журналистами. Дело было в Минске, речь зашла о власти. И Лукашенко стал рассказывать о мотивах, руководствуясь которыми он пошел на выборы:

- Я размышлял - а может, не стоит? Может, отдохнуть? Отдалиться? Власть ведь только с виду сладкая, а на деле изводит, иссушает человека. И тут показывают мне подлинное письмо от женщины, прикованной к постели.

Лукашенко помолчал, словно вспоминая точные слова письма. Мы внимали.

- Пришлите, говорит она, мне каталку. А нет, так я на руках поползу и опущу свой бюллетень за Лукашенко. Инвалид она. Не ходит. И готова хоть ползком - но голосовать. За меня! За того, кому она доверяет! В ком видит надежду для себя и своей страны! Для детишек своих. Скажите... скажите, - и голос его поплыл, - могу ли я, могу ли... обмануть ее?

В зале установилась горловая, истовая тишина, как в театре, когда в "Без вины виноватых" Кручинина говорит: "Да, он тянул свои ручонки и говорил - мама, мама!" И после паузы - Гриша: "Я здесь". Кручинина, словно выпуская сердце из проржавевшей клетки: "Да это он... Гриша, мой Гриша!" Понимаешь, что это чудовищная мелодрама, но ведь это мать, сын, собственный опыт включается, подлинность прошибает пыльные кулисы насквозь...

Тот, кто говорит о выборах с надрывной горечью сиротства, - выдает себя. С потрохами. Так мне кажется. Но, может, я просто очерствел, работая российским журналистом.

А он, работая белорусским президентом, нет.

Александр Григорьевич сидел молча, не шевелясь. По щекам его медленно скатывались две хрустальные слезы. Это снимали операторы - встреча была под камеры. На это смотрели чиновники его администрации. Лукашенко потянулся к карману. Достал сложенный в восьмую долю белоснежный платок. Промокнул слезы. Спрятал платок в карман.

- Власть... При чем тут власть? - опустошенно сказал он. - Народ мне доверяет - вот что.

После паузы встреча продолжалась еще часа два.

Повторю: в официальной стенограмме этого эпизода не оказалось. Но и просьб утаить его тоже не поступало. Так что он может быть приложен в качестве дополнения к картине многострадального формирования Таможенного союза и иных наших союзов - в порядке штриха, как власть изматывает. И иссушает. И с кем имеем дело.

Возмущенные письма, душещипательные сцены, популистские игры - все это возможно в политике. Но должно же это лукаблудие хоть как-то коррелировать с цифрами многомиллиардных российских дотаций, которые позволяют Лукашенко находиться у власти, столь для него малозначительной, поддерживать в Белоруссии не только чистоту, но и социализм привычного и даже улучшенного, усовершенствованного советского толка. С тем, что хлеб, молоко и творог из Белоруссии не ждут в Европе. И нигде, кроме России, не ждут.

Газовый вентиль - не самое тонкое дипломатическое орудие. Зато весомое экономическое. Должно же снизойти просветление: нигде не привечают людей с удивительными понятиями о союзе, когда пировать вместе, а воевать - врозь! С разговорами о равноправии государств, но не о равнообязанности. С отказом платить по счетам.

Но - позаимствую на время у белорусского президента недоступной мне возвышенности и скажу: как в театре сквозь мелодраму пробивается подлинное чувство, так пробьют себе дорогу и подлинные интересы нашего с белорусами народа - "для нас самих, для страны и для детишек наших". Возможно, очень важный шаг к этому будет сделан сегодня.