Будущего есть: о чем мечтали Стругацкие, Кларк, Хайнлайн и Азимов
В сборнике статей Василия Владимирского, опубликованных с 2011 года на разных ресурсах, но дополненных и переработанных для нынешнего издания, количественно превалируют портреты американских фантастов (10 статей из 20), чей расцвет пришелся на вторую половину XX века. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Василий Владимирский
«Картографы рая и ада»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2025. — 347 с.
Открывает книгу автор «Звездного десанта» Роберт Хайнлайн — один из трех «китов» наряду с Артуром Кларком и Айзеком Айзимовым, англо-американской научной фантастики 1930–1950-х годов (при этом сам считавший литературу вынужденной заменой по-настоящему важной общественно-политической деятельности). Но дальше попадаются и более молодые, еще живые и полные творческих сил писатели, как, например, активно подвизающийся в качестве голливудского сценариста 62-летний Майкл Шейбон, или 57-летний Тед Чан, чья повесть «История твоей жизни» легла в основу многозначительной драмы Дени Вильнева «Прибытие».
Достойно представлены в «Картографах ада и рая» советские фантасты — как до сих пор активно переиздающиеся, так и незаслуженно забытые. Кроме общеизвестных братьев Стругацких и Кира Булычева, Владимирский берет в оборот их современников Ольгу Ларионову и Владимира Савченко, а также одного из лучших учеников Б.Н. Стругацкого Бориса Штерна. Вероятно, в американо-советском ряду аргентинский классик магического реализма Хорхе Луис Борхес может показаться, как признается сам Владимирский в предисловии, «фигурой не совсем уместной», но и его при желании нетрудно вписать в международное фантастическое сообщество, которое «пронизывают тонкие взаимосвязи, сложная иерархия взаимных влияний, симпатий и антипатий». И наконец, Дальний Восток представляет ближе к финалу японец Хаяо Миядзаки, всемирно известный скорее как режиссер-аниматор. Но как вдохновенный визионер он тоже вписывается в концепцию сборника, название которого отсылает к программному эссе 1960 года «Новые карты Ада» влиятельного британского романиста и критика Кингсли Эмиса, подробно исследовавшего выразительные средства научной фантастики.
Сам Эмис отдельной статьи в сборнике Владимирского не удостоился — его вклад в развитие жанра отражен в статье о британском корифее Джеймсе Грэме Балларде, авторе таких успешно экранизированных романов, как «Империя солнца» и «Автокатастрофа». С подачи Эмиса, как сообщает Владимирский, «крупнейшее британское издательство «Голланц», ранее безразличное к так называемому чистому жанру, запустило серию фантастической прозы в твердой обложке», где одним из первых в 1962 году вышел постапокалиптический «Затонувший мир» Балларда о глобальном потеплении. Это новаторское произведение настолько отличалось от «трафаретной» научной фантастики 1950-х, что издатели не хотели компрометировать его легкомысленным жанровым определением на обложке, но именно Эмис объяснил им, что это тоже фантастика и теперь она может выглядеть даже так.
Подобные детали, пересечения биографий, констелляции «взаимных влияний, симпатий и антипатий», «неочевидные параллели» и «неожиданные взаимосвязи» являются основным предметом изучения в книге Владимирского, разумеется, не претендующего на всеобъемлющую картину всех значимых достижений научной фантастики и даже цитирующего Козьму Пруткова в его предложением плюнуть в глаза тому, «кто скажет, что можно объять необъятное».
И все-таки объять своим гением если не необъятное, то очень многое, удалось «не совсем уместному» в компании научных фантастов любимцу советской интеллигенции Хорхе Луису Борхесу. «Борхес словно былинный камень посреди дороги, его не обойти не объехать, сколько ни ерзай: если взялся философствовать в прозе, неизбежно на него наткнешься, — пишет Владимирский в эссе «Зеркала Борхеса», отмечая борхесовские аллюзии, необязательно сознательно, но неизбежно вплетенные в ткань повествования у Умберто Эко, Станислава Лема или Виктора Пелевина. — Он везде побывал, всё повидал. Писать литературу (а тем более писать о литературе), не касаясь тем, затронутых автором «Вымышленных историй», сегодня попросту невозможно: куда ни плюнь, Борхес уже повсюду оставил свой след».
Хорхе Луис Борхес
Несмотря на исторически сложившееся отношение к фантастике как к легковесному, а то и низкопробному жанру, совместными усилиями героев книги Владимирского она в своих лучших проявлениях смогла превратиться в нечто большее, чем простодушное инфантильное развлечение или разновидность «неплохо оплачиваемой мути» — по выражению одного из самых циничных «картографов ада и рая», Роберта Сильверберга, в 1970-е сетовавшего, что «американская коммерческая научная фантастика — не место для серьезного писателя». Именно 90-летнего Сильверберга с его «Маджипурскими хрониками» Владимирский называет «одним из тех писателей, которые перекинули мостик между олдскульной научной фантастикой Золотого века и современной НФ, полноценной литературой для взрослых».
В наши дни любой писатель, пытающийся нарисовать и сконструировать будущее, так или иначе, пусть даже невольно, оказывается в той самой роли проповедника, к которой так отчаянно и безнадежно стремился Роберт Хайнлайн. Симптоматично, что эссе о братьях Стругацких называется у Владимирского «Воспитание воспитателей» и отражает постоянное стремление братьев к решению не столько технических вопросов, сколько философских, морально-этических и педагогических: «Ряд «проклятых вопросов», которые не давали Стругацким покоя десятилетиями: с завидной регулярностью соавторы возвращались к ним снова, снова и снова, практически в каждом своем произведении. И самый острый из этих вопросов — можно ли насильно заставить человека (и человечество в целом) стать добрее, гуманнее, светлее, чище?»
Правда, всё чаще литературным воспитателям и проповедникам приходится ощущать свое бессилие и констатировать довольно печальные вещи, например, как в цитате из повести Стругацких «Гадкие лебеди», которую Владимирский использует в разных эссе — «Будущее создается тобой, но не для тебя», — приспосабливая ее не только к творчеству Ларионовой или Миядзаки, но и вообще к человеческому существованию: «...Мы пытаемся выжить в чудовищном мире, который из лучших побуждений создали для нас титаны прошлого».
